Дело М.Е. Салтыкова-Щедрина

«Всякий смотрит на оконченную работу в исцарапанных очках незнания,

в микроскоп всегда увеличивающегося невежества».

Нестор Кукольник «Письма к потомкам»

 В 1848 году в «Отечественных записках» была напечатана повесть М.Е. Салтыкова-Щедрина «Запутанное дело», которая сразу же привлекла внимание Третьего Отделения собственной Его Величества канцелярии. Цензор М. Гедеонов усмотрел, что повесть написана в самом разрушительном духе, и доложил выше. Таким образом, разбирательство дошло до государя, который незамедлительно вызвал к себе Военного Министра князя Александра Ивановича Чернышева и сделал ему замечание, что в его канцелярии, а Салтыков на тот момент занимал должность помощника секретаря, служит чиновник, напечатавший сочинение пропитанное духом революции. Военный Министр велел немедленно арестовать автора и созвал следственный комитет. Докладчиком по делу был назначен Нестор Кукольник, служивший при Военном Министре чиновником по особым поручениям. После двухнедельного разбирательства Салтыков был уволен из канцелярии и сослан в Вятку за вольнодумство. Это исход бросал тень на Нестора Васильевича, как на главного виновника ссылки будущего великого русского писателя. Так 29 апреля 1889 г., на следующий день после смерти Салтыкова, в «Новостях» (№116) был напечатан некролог. Скабичевский, его автор, между прочими фактами из жизни Щедрина упомянул и о негативной роли Кукольника в деле о вольнодумстве. Желая восстановить справедливость, Илья Алексеевич Пузыревский, племянник Нестора Васильевича, составил и отправил в «Исторический Вестник» статью под заголовком «За что и как был выслан в Вятку М. Е. Салтыков», а в подтверждение своих слов приложил к ней отрывок из дневника Кукольника, датированный апрелем 1848 года. Редакция «Исторического Вестника» статью отклонила и попросила Пузыревского переписать ее, оформив не как опровержение новостей, а как собственные воспоминания. Но Илья Алексеевич, по-видимому, этого не сделал, и статья так никогда и не была напечатана.

На данный момент рукопись Пузыревского и дневник Кукольника хранятся в ИРЛИ РАН в Санкт-Петербурге.

И.А. ПУЗЫРЕВСКИЙ

ЗА ЧТО И КАК БЫЛ ВЫСЛАН В ВЯТКУ М.Е. САЛТЫКОВ

(В ответ на статью г. Скабичевского в «Новостях»)

Читая с напряженным вниманием все, что пишется теперь о знаменитом нашем сатирике-юмористе М. Е. Салтыкове, недавнюю утрату которого все мы оплакиваем,— я прочел также в  № 116 «Новостей» некролог его и несколько воспоминаний о нем г. Скабичевского. Несмотря на то, что живой и теплый этот рассказ очевидно основан на сведениях, полученных почтенным автором из ближайшего к покойному источника, быть может даже лично от него самого, мне как бывшему сослуживцу Салтыкова по канцелярии военного министерства в 1848 г., жившему кроме того в доме Н. В. Кукольника, не могло не броситься в глаза то место рассказа, где говорится о причинах ссылки Салтыкова в Вятку и о характере участия Кукольника в этом прискорбном деле,— настолько все это не сходится с действительными фактами, известными мне как наочному и довольно близкому свидетелю всего происходившего. Для большей ясности приведу подлинный рассказ г. Скабичевского об обстоятельствах, предшествовавших делу Салтыкова, и с чего оно началось.

«В продолжение 1848 г.,— говорит автор,— под впечатлением французской революции, обратившейся в общеевропейскую, обнаружился решительный поворот в наших внутренних делах в сторону крайней реакции. Возникло дело Петрашевского, был учрежден Бутурлинский комитет как высшее цензурное ведомство, наблюдавшее не только над общественною прессою, но и над казенною и имевшее право делать замечания и выговоры от высочайшего имени даже министрам. И надо было случиться, чтобы одним из первых распоряжений Бутурлинского комитета было строгое замечание, данное военному министру, гр. [кн.] Чернышеву, за цензурные неисправности в «Русском Инвалиде», находившемся под редакцией бар. Корфа. Это вооружило гр. [кн.] Чернышева против литераторов, и, как нарочно, в то время, как Чернышев находился еще под впечатлением полученного им замечания, явился к нему Салтыков как подчиненный проситься в отпуск.  Дело было под Рождество, и Салтыков намеревался провести праздники на свободе, вероятно у родных. Упустивши совершенно из виду, что чиновник его занимается литературою, Чернышев тут только вспомнил об этом. «Вы, кажется, в журналах пишете?» — спросил он Салтыкова. На утвердительный ответ последнего Чернышев потребовал, чтобы он представил  ему свои сочинения. «Тогда мы и посмотрим, можно ли вас отпускать», — прибавил он к этому. Салтыков представил министру свои два рассказа, напечатанные в «Отечественных Записках».

Всем, конечно, известно, что по общему для всех ведомств (чуть ли не на всем земном шаре) закону никто из служащих, в какой бы должности и чине он ни состоял, не имеет права обращаться лично и непосредственно, по каким бы то ни было делам, к высшему начальству, помимо своего ближайшего начальника. Если такому порядку безусловно подчинялись у нас такие лица, как состоявшие в то время при канцелярии в Воен. Мин. флигель-адъютанты, светлейшие князья Паскевич и Воронцов и гр. Адлерберг и даже чиновники особых поручений при военном министре, как например Бутков, Суковкин, Кукольник и др., должны были сноситься с ним не иначе, как чрез посредство директора канцелярии, то само собою разумеется, что такой мелкий чиновник, как помощник секретаря (т. е. столоначальника), никоим образом не мог явиться лично к Министру с просьбою об отпуске… Такой строгий, скажу — ревнивый блюститель служебного порядка и дисциплины, как кн. Чернышев, который за незастегнутую пуговицу или за цветной галстук сажал под арест случайно попадавшихся ему в канцелярии чиновников, не стал бы и разговаривать с Салтыковым, оборвал бы его на первом же слове и отправил бы под арест за нарушение порядка службы. Поступив в Канц. Воен. Мин. в половине 1846 г. и прослужив в ней 18 лет, я достаточно хорошо помню и знаю существовавшие в ней порядки и ни на минуту не сомневаюсь, что дело кончилось бы именно таким образом. Отсюда, мне кажется, достаточно видно, что Салтыков лично являться к кн. Чернышеву и просить его об отпуске не мог; следовательно и никакого, подобно приведенному, разговора между ними быть не могло. Но г. Скабичевский рассказывает еще, что Салтыков, по требованию министра, представил ему свои два рассказа, и что это происходило под Рождество, не указывая однако, в каком именно году.

Не могло это быть в 1847 году, так как в то время ни о французской революции, ни о деле Петрашевского, ни о неприятностях кн. Чернышева с Бутурлинским комитетом, ни о Салтыкове не было еще и речи, а следовательно не было и поводов к вышеприведенному разговору его с Военн. Мин.; да наконец Салтыков мог бы представить ему тогда не оба свои рассказа, а только первый из них — «Противоречия», второй же, «Запутанное дело», за который он и пострадал, появился только в мартовской книжке «Отечественных Записок» за 1848 год. Тем менее все рассказанное г. Скабичевским могло случиться под Рождество 1848 г., так как Салтыков был уволен из канцелярии Военного Министерства еще в мае месяце того года и месяцев восемь уже находился на службе в Вятке.

Словом, весь предыдущий рассказ, по моему мнению, есть не что иное, как чистейший апокриф, не имеющий и тени правдоподобия. Кто сообщил его г-ну Скабичевскому, неизвестно, но уж наверное не М. Е. Салтыков.

Но вернемся к дальнейшему рассказу г. Скабичевского. «Министр,— продолжает он,— не читая рассказов сам, поручил Н. Кукольнику написать о них ему доклад… Заклятый враг натуральной школы, Кукольник представил доклад министру в таком роде, что Чернышев только ужаснулся, что такой опасный человек, как Салтыков, служит в его министерстве, и тотчас же препроводил доклад Кукольника в Бутурлинский комитет, а Салтыкова уволил из министерства.— Бутурлинский комитет препроводил доклад Кукольника в III Отделение, и вот в один прекрасный день перед квартирой Салтыкова остановилась ямская тройка с жандармом, и объявлено ему повеление тотчас же ехать в Вятку».

Фактически и по документам этот рассказ тоже не верен; но тут уж г. Скабичевский не при чем. Он по всей вероятности слышал все это от самого Салтыкова. Я бы кажется мог даже безошибочно назвать того, кто бросил на Кукольника такое пятно, умышленно передав Мих. Евгр. все это дело в таком превратном виде; но не имея в руках положительных доказательств, считаю недостаточным обвинить человека по одному только подозрению.— Мне лично все это тем более прискорбно, что Кукольника я высоко ценил, как человека вообще и любил, как человека мне близкого, а несравненного таланта Щедрина я всегда был и навсегда останусь искренним и сознательным почитателем. Поэтому, не вдаваясь в полемику, я считаю себя, обязанным, в отношении памяти того и другого,— передать читателям, по совести, все, что по этому делу я слышал, видел и имел возможность проверить по документам.

Часу в третьем ночи на 22 апреля, возвращаясь домой с именин, я съехался у подъезда с фельдъегерем, который привез Кукольнику пакет от Директора Канц. Воен. Мин. с надписью «о весьма нужном». Приняв этот пакет и не обратив внимания на надпись, так как с подобными надписями получались пакеты почти ежедневно, я положил пакет на письменный стол Кукольника, который еще не возвращался домой.— На другой день (22-го) рано, часу в 9-м приехали к Н. В. Начальник II отд. Канц. Воен. Мин. А. А. Котомин и чиновник III отд. канц. Гущин, прошли с озабоченным видом в кабинет; через полчаса вышли опять в залу, пока Кукольник одевался. Кукольник, во фраке и с портфелью, тотчас уехал, приказав сказать жене, что едет в канцелярию, а немного спустя отправились и эти господа.

Придя на службу, я застал всю канцелярию в смущении, и мне под секретом передали, что Салтыков, по приказанию Военного Министра, арестован по какому-то политическому делу «кажется, сегодня ночью». Кукольника я видел мельком, когда он проходил в кабинет Министра и обратно.

К обеду мы его не дождались; вернулся он домой в шесть усталый, озабоченный, на нем лица не было. — На тревожные вопросы жены, что с ним случилось, зачем приезжали утром чиновники канцелярии,— отделывался нехотя какими-то полуответами и только за ужином, когда мы и приехавший вечером чиновник Гущин опять пристали к нему с новыми вопросами и вывели из терпения, он закричал:

— Ах, боже мой, вот надоели! Ну, говорю же вам, что со мной ничего не случилось, случилось несчастие с ним, чиновником — юным Салтыковым. Пока я знаю об этом деле почти столько же, сколько и он,— указывая на Гущина. Пока — скверно… разжалуют, чего доброго, в солдаты. Хуже всего то, что князь Чернышев тут задет: сам царь ему указал на Салтыкова… Да вы, господа, смотрите, никому ни слова, не то мне повредите, и дело можно окончательно испортить… дело секретное, да и рассказывать еще пока нечего: вот начнется следствие, тогда посмотрим, что бог даст.

На том и покончили на этот раз.

Когда на другой день, после обеда, я, провожая, по обыкновению, Н. В. в кабинет, где он отдыхал после обеда, рассказал ему, что в канцелярии все говорят, что Салтыков будет разжалован и сослан на Кавказ, он с досадой перебил меня: «Ну, да, рады, что есть о чем говорить… да ты бога ради подальше от этих разговоров… Нет, право, лучше не ходи эти дни в канцелярию, я завтра скажу Андреевскому (Начальник регистратуры – прим.), что ты нездоров; я, серьезно, больше всего боюсь твоей неосторожности. Не сердись,— не тебя я боюсь, а твоей неосторожности… знаешь, одно какое-нибудь неосторожное слово может повредить дяде перед начальством, и тогда все пропало. У меня в канцелярии много врагов и завистников… Вот тот, что вчера утром приезжал сюда с Гущиным, рад бы меня в ложке воды утопить. Ты думаешь, ему так ужасно жаль Салтыкова? дудки ! он — его начальник отделения, и больше за себя боится».

Я просидел два дня таким образом под домашним арестом и когда явился на службу — все бросились ко мне с расспросами: «Где сидит Салтыков; правда ли, что наряжено следствие; что говорит Кукольник?» и т. п. Я, по инструкции Кукольника, на все эти вопросы отвечал: «Ничего не знаю! Кукольник ничего не рассказывает». Была тут и доля правды: я и тогда и до сих пор не знаю, где в первые дни содержался под арестом Салтыков, точно так же, как не знаю, где заседала комиссия и кто были, кроме коменданта крепости Набокова, ее члены. Кукольник эти дни был так озабочен, как и в начале, и о деле — ни слова. Видел я его только за обедом; по утрам, часов в 11—12, уезжал, возвращаясь к 4-м; по вечерам тоже уезжал, но ненадолго. Возвратившись часов в 10 — 11, если заставал кого-нибудь у себя, садились за преферанс; только при этом Н. В. не шутил, не смешил своих партнеров, как это бывало обыкновенно.

Но вот, на пятый кажется день, собираясь на службу, слышу — Н. В. в кабинете весело разговаривает с женою.— Вхожу.

— А знаете,— встречает меня жена, — дядя говорит, что Салтыкова не разжалуют в солдаты. Как я ряда, как я рада!

— Ну подожди еще,— перебил ее Н. В.,—это мы так думаем; что еще скажет князь? Сегодня будет доклад, и все зависит от того, как он его примет. Но дело все-таки приняло благоприятный оборот, спасибо Набокову. Если уязвленное самолюбие князя немного улеглось, то царь не страшен. Царь всегда добр и великодушен. Помнишь,— прибавил он, обращаясь к жене,— семь лет тому назад, как я провинился перед ним, и за меня никто не просил, и Бенкендорф от меня отступился… Я думал — в Сибирь упрячут, а царь простил. А ты что же,— обратился он ко мне,— не идешь на службу? Мне тоже время собираться. Да не забудь уговор».

К обеду того же дня Кукольник приехал поздно, расстроенный, смущенный… Обед прошел в молчании. Жена и я пошли за ним в кабинет. На вопрос, что слышно о деле: «Да, досталось всем нам сегодня! И слышать не хочет о смягчении наказания. С заключением комиссии не согласен: «Оставьте здесь доклад, говорит, завтра я сам доложу дело его величеству!» Странно однако, что одну часть заключения комиссии тут же велел привесть в исполнение: «Салтыкова из канцелярии уволить и посадить на неделю на гауптвахту». Каков будет конец, господь знает».

На другой день, вернувшись опять позже обыкновенного к обеду: «Да,— сказал Кукольник,— я думал, дело все-таки как-нибудь да обойдется, но ошибся: Салтыков по Высочайшему повелению переводится на службу в Вятку, под надзор губернатора. Но все ж таки не в солдаты», прибавил он как бы в утешение.

Спустя несколько дней, является к нам вечером Гущин и другой чиновник канц.— Снессарев, и прямо к Н. В. с вопросом: «Слыхали вы,— говорят,— Салтыкова уже увезли в Вятку?» — «Да, мне говорил сегодня Николай Николаевич (Анненков, директор Канц. Воен. Мин. – прим.)».— «Как же это так вдруг?» спрашивают те. «Вот, подите, — жандармы поусердствовали. И кто их просил об этом! Николай Николаевич хотел еще, по просьбе Салтыкова, испросить ему разрешение на свидание с родными… Вчера пошла об этом — бумага к гр. Орлову».

Спустя два месяца, или немного более (это было уже на даче) Канцелярия Воен. Мин. спрашивала Кукольника, как, по его мнению, следует сделать отметки в формуляре Салтыкова при отправке этого формуляра к вятскому губернатору? На это Кукольник ответил, что, по его мнению, в IX графе следует отметить, что Салтыков вовремя службы в Канц. Воен. Мин. в штрафах и под судом не был, а в X графе — способным и достойным; но что об этом лучше спросить кого-нибудь, более чем он сведующего в инспекторской части. Так как дело было на даче и казенного писаря тут не случилось, то справку эту, с черновой Кукольника, переписывал частный писарь под мою диктовку.

Спустя много лет, когда, после смерти Кукольника, мне достались все его бумаги, в числе которых были и его записные книжки, я в одной из них под 1848 годом нашел краткие записи карандашом по делу Салтыкова; записи эти я рассчитывал внести в его дневник, редакцией которого для печати я давно уже занимаюсь, но в виду рассказа г. Скабичевского не лишним считаю поместить их теперь же, в виде дополнения к этой статье, с теми же сокращениями слов, какие находятся в подлинных записях.

Отрывок из Дневника Н.В. Кукольника

(Для удобства чтения все сокращения были расшифрованы.)

Март — апрель 1848 года.

21-го апреля. Среда.

Ночью. Неприятная история. Получил от Н. Н. (Николай Николаевич Анненков, ген.-адъют., директор канцелярии военного министра с 1842 г. – прим.) экстренную записку. Приказано арестовать чиновника Салтыкова за какое-то сочинение, напечатанное без ведома начальства, в котором оказалось вредное направление и стремление к распространению революционных идей, потрясших всю Западную Европу. Это слова государя князю Чернышеву, который ничего подобного не подозревал у себя в канцелярии. Князь требует к себе зайти в 12 часов; но прежде Н. Н. просит побывать у него.

 

22 апреля. Четверг.

Утром рано приезжал Котомин (Котомин Алексей Антонович, начальник II отделения канцелярии военного министра — прим.) с Гущиным (чиновник III отделения канцелярии военного министра – прим.) просили выгородить Салтыкова. Н. Н. застал весьма огорченным и сконфуженным. Был у князя, ужасно возмущен, взбешен; говорит, дам я ему проповедывать, в солдаты да на Кавказ упеку. Назначает следственную комиссию, а меня делопроизводителем.

К О. И. Сенковскому (Осип Иванович, литературный критик, журналист, беллетрист – прим.) послал за мартовской книжкой «Отечественных записок».

 По делу Салтыкова.

Получил  от Сенковского «Отечественные записки» с «Запутанным делом», нужно еще получить № 11 этого журнала за прошлый год, с «Противоречиями» (Первая повесть Салтыкова – прим.)

 

23 апреля. Пятница.

Казенные дела.

«Запутанное дело».

Прочел «Запутанное дело»; тоже и «Противоречия» просмотрел; в этой ровно ничего.

А в «Запутанном деле» заметно некоторое увлечение коммунистическими и западными революционными идеями. Но тоже невесть как страшно. С летами взгляд может отрезвиться. Но виден несомненный талант.

Дело Салтыкова.

Был у Набокова (Набоков Иван Александрович, ген.-адъют., комендант Петропавловской крепости – прим.) в крепости и у всех членов комиссии следственной, кого насколько можно было старался расположить к снисходительности: неопытность, увлечение молодости. Набоков не прочь. Другие члены смотрят на дело по-военному:«Начальство требует». Тут надо осторожно, не спеша.

 

24 апреля. Суббота.

Казенные дела.

«Противоречия» повесть Салтыкова. Содержание доложил комиссии. Из «Запутанного дела» читал выдержки. Склоняются к снисхождению по молодости лет и увлечению по неопытности. Положено: Представить министру об увольнении из канцелярии и об ограничении наказания семидневным арестом на гауптвахте собственно за напечатание сочинения без ведома начальства, в нарушение высочайшего повеления такого то года.

Спасибо добряку Набокову, повернули дело: не за что тут, говорит, губить молодого человека солдатчиной. У Н. Н. тоже золотое сердце: надеется умилостивить князя. Царь не так страшен. Он добр и великодушен; это я испытал на себе, когда имел несчастье оскорбить его в 41 году. Забыл  все, и теперь опять милостив ко мне. А моя вина была хуже Салтыковской (Рассказ Кукольника «Сержант Иванов или все за одно» вызвал негодование Николая тем, что в нем выказывались «добродетель податного сословия и пороки высшего класса людей» — прим.) Завтра доклад министру.

 

25 апреля. Воскресенье.

Канцелярия.

Князь Чернышев неумолим… Разгневан на следственную комиссию. С заключением ее не согласен; не допускает снисхождения. В солдаты, однако, не разжалуют, но доложит сегодня государю об увольнении из канцелярии и о высылке на службу в Вятку. Мне приказал заготовить в этом смысле бумагу в форме письма шефу жандармов графу Орлову.

Казенные дела.

Проект приказа письма к Орлову о Салтыкове исполнено.

Еще: от директора канцелярии по приказанию военного министра отношение С.-Петербургскому Коменданту с препровождением Салтыкова для посажения на неделю на гауптвахту за нарушение закона, воспрещающего предавать печати собственные сочинения без ведома начальства.

 

27 апреля.

Казенные дела.

Получено письмо Салтыкова к директору канцелярии с просьбой разрешить ему на честное слово отлучиться с гауптвахты для свидания с родственниками и для снаряжения в предстоящий ему путь в Вятку. Приказано завтра доложить князю Чернышеву через директора канцелярии.

 

28 апреля. Среда.

Приказано тотчас заготовить от князя отношение графу Орлову по содержанию вчерашнего письма Салтыкова.

Исполнено и отослано Н. Н. с Волковым.

 

29 апреля. Четверг.

Ночью. Вот те раз. Граф Орлов уведомил князя от сегодняшнего числа, что он отнесся к коменданту, дабы тот приказал сдать Салтыкова жандармскому капитану Рашкевичу, которому предписано сопровождать Салтыкова до Вятки и представить губернатору. Кто же его просил об этом? Мы вчера сообщили ему просьбу Салтыкова о разрешении ему свидания с родственниками и для сборки в дорогу и только.

 

30 апреля. Пятница.

Салтыков выслан до получения третьегодняшнего отношения князя по поводу просьбы Салтыкова о разрешении ему отлучения с гауптвахты на честное слово. И к чему была такая поспешность? А там хотели посоветовать Салтыкову обратиться с письмами к Чернышеву и государю и просить о дозволении ему поселиться при родителях в деревне.